Князь Сарадин нахмурился и, казалось, заколебался, но у него в ушах еще звенело от пощечины; он бросился вперед и схватил рукоять одной из шпаг. Отец Браун тоже бросился вперед в надежде уладить ссору, но вскоре обнаружил, что его присутствие лишь ухудшает положение. Сарадин был французским масоном и ярым атеистом, вмешательство священника лишь раззадорило его. Что касается другого участника схватки, его не интересовали ни священники, ни миряне. Этот юноша с карими глазами и чертами Бонапарта был суровее любого пуританина, ведь он был язычником. Он пришел как простой мститель с начала времен, как человек из каменного века, высеченный из камня.
Оставалась надежда только на слуг, и отец Браун бросился обратно в дом. Здесь он обнаружил, что все младшие слуги отправились на берег по распоряжению властного мистера Поля, и только сумрачная миссис Энтони беспокойно бродила по длинным комнатам. В тот момент, когда она повернула свое призрачное лицо к нему, священник решил одну из загадок зеркального дома. Глубокие карие глаза Антонелли были глазами миссис Энтони, и половина этой темной истории мгновенно пронеслась перед его мысленным взором.
— Ваш сын снаружи, — сказал он без лишних слов. — Либо он, либо князь скоро погибнет. Где мистер Поль?
— Он у причала, — прошептала женщина. — Он… он… зовет на помощь.
— Миссис Энтони, — серьезным тоном произнес отец Браун, — у нас нет времени на пустяки. Мой друг уплыл порыбачить на лодке вниз по реке. Лодку вашего сына охраняют его гребцы. Остается один челнок; зачем он понадобился мистеру Полю?
— Санта-Мария, откуда мне знать? — выговорила она и растянулась во весь рост на покрытом циновками полу. Отец Браун уложил ее на диван, плеснул ей в лицо воды, позвал на помощь и со всех ног бросился к причалу. Но челнок был уже на середине реки, и старый Поль гнал его вверх по течению с энергией, казавшейся невероятной для его возраста.
— Я спасу своего господина! — выкрикнул он с безумным блеском в глазах. — Я еще спасу его!
Отцу Брауну не оставалось ничего иного, как смотреть вслед челноку, рывками продвигавшемуся вперед, и надеяться, что дворецкий успеет поднять жителей городка и вернуться вовремя.
— Дуэль — сама по себе плохая вещь, — бормотал он, ероша свои жесткие волосы песочного цвета, — но что-то не так в этой дуэли, даже не из-за драки. Сердцем чувствую, но что бы это могло быть?
Стоя у воды над дрожащим зеркалом заката, он услышал с другого конца сада тихий, но безошибочно узнаваемый холодный лязг стали, столкнувшейся со сталью. Он повернул голову.
Дуэлянты скрестили шпаги на дальнем мысу длинного островка, на полоске травы за последним рядом роз. Вечернее солнце наполняло купол неба над ними чистым золотом, и, несмотря на расстояние, можно было отчетливо видеть все детали. Они сбросили фраки, но желтый жилет и седые волосы Сарадина и красный жилет и белые панталоны Антонелли в ровном свете заката были похожи на яркие цвета танцующих заводных кукол. Их шпаги сверкали от эфеса до самого острия, словно две бриллиантовые булавки. В этих двух фигурках, казавшихся такими маленькими и веселыми, было что-то пугающее. Они напоминали двух бабочек, пытающихся пришпилить друг друга к пробковой подложке для экспонатов.
Отец Браун побежал так быстро, как только мог. Его короткие ноги замелькали, словно спицы в колесе. Но когда он приблизился к месту боя, то увидел, что явился слишком поздно и в то же время слишком рано: слишком поздно, чтобы остановить поединок, осененный тенями мрачных сицилийцев, опиравшихся на лодочные весла, и слишком рано для того, чтобы стать свидетелем трагической развязки. Оба были великолепными фехтовальщиками, но если князь дрался с циничной самоуверенностью, то сицилиец — с убийственной предусмотрительностью. Лишь немногие заполненные до отказа амфитеатры становились сценой более напряженных поединков, чем тот, который звенел и сверкал на затерянном островке среди поросшей камышами реки. Ошеломительная схватка равных соперников продолжалась так долго, что в душе священника затеплилась надежда. Судя по всему, Поль скоро должен был вернуться с полицией. Для отца Брауна было бы утешением и возвращение Фламбо, потому что в физическом отношении Фламбо стоил четырех других мужчин. Но тот не появлялся, и, что выглядело гораздо более странно, не было никаких признаков возвращения дворецкого и полицейских. Не осталось плота или даже бревна, на котором можно было бы уплыть; на этом уединенном островке посреди безымянной заводи они были отрезаны от остального мира так же верно, как на какой-нибудь скале в Тихом океане.
Между тем звон рапир ускорился до непрерывного перестука; князь вскинул руки, и внезапно между его лопатками показалось тонкое острие рапиры. Он отшатнулся, и его резко повело в сторону, словно человека, собирающегося пройтись колесом. Шпага вылетела из его руки, словно падающая звезда, и нырнула в реку, а сам он рухнул с такой сокрушительной силой, что сломал большой розовый куст и взметнул в небо облачко красноватой пыли, похожее на дым от языческого воскурения. Сицилиец принес кровавую жертву призраку своего отца.
Священник тут же опустился на колени возле тела, но не оставалось сомнений, что он видит труп. Когда он попытался применить некоторые отчаянные меры, впрочем, уже без надежды на успех, то впервые услышал голоса выше по реке и увидел, как к причалу подошел полицейский катер с констеблями и другими важными персонами, включая взволнованного Поля. Маленький священник выпрямился, и на его лице отразилось глубокое сомнение.